…Персонаж русской народной сказки всенепременно попадает в лесную чащу и уже не так важно, зачем и куда он отправился изначально. То ли это Иван-Царевич, ищущий по всему свету красавицу Василису (как вариант - молодильные яблочки для царя-отца). То ли это дева-падчерица, отосланная жестокой мачехой на верную погибель. В лесу героя встречают многочисленные чудеса и даже кошмары, но всё заканчивается благополучно – царевич встречает добрую …Бабу-Ягу или старика-лесовика, у которого давно припасён клубочек с волшебной нитью и даже шапка-невидимка, а деревенская золушка получает от Морозки ларец с бриллиантами - «лучшими друзьями девушек…»
Знаменитый исследователь фольклора, филолог Владимир Пропп в своём хрестоматийном труде «Исторические корни волшебной сказки» прямо говорит нам о том, что лес считался заповедной территорией. «Там чудеса, там леший бродит» - там обитают силы, издревле враждебные или непонятные человеку. Но и не только. В священных рощах и в глухих чащобах совершались инициации, связанные с проверкой на прочность и с получением сакральных знаний. Прошедший испытание подросток становился полноправным человеком племени, так сказать, дееспособным членом общества. Именно поэтому лесные приключения – почти обязательная ситуация в русской сказке, причём, как видим, через них проходят не только юноши, но и девушки (падчерицы, царевны, купеческие дочери). Пройдя через это, герой может двигаться дальше. Кроме того, лес представлялся границей сфер – именно тут мир живых отделялся от обиталища мёртвых. Отсюда и присказка, известная с детства: «Избушка-избушка, повернись ко мне лицом, к лесу – задом!» В некоторых сказках есть и такой вариант: «К миру лицом, к лесу задом». Недаром Бабе-Яге, лесной владетельнице, так не нравится запах гостя: «Фу-фу! Русским духом пахнет!» Это, разумеется, не намёк безвестного народного сказочника на «немытую Россию», а реакция нежити на запах живого человека.
Кстати, инициированные мальчики по возвращении в племя получали иное имя. Почему? Потому что в процессе лесных испытаний они как бы умирали и возрождались совершенно в другой социальной ипостаси. Интересно, что и советские сказочники часто использовали подобные мотивы в своих произведениях. Типичный пример – пьеса Самуила Маршака «Двенадцать месяцев». Тут есть всё – и мачеха, и безумное задание набрать в зимнюю ночь подснежников, и волшебная чаща, где вокруг костра сидят представители всех природных стихий. Как положено, именно это «испытание лесом» в корне меняет последующую жизнь всех героев действа. Или, например, сказка Валентина Катаева «Дудочка и кувшинчик», также построенная по канонам русской народной сказки. Девочке Жене предстоит навсегда отучиться от любви к лёгким, даровым победам. Не без помощи лесных волшебных сил, разумеется. Кстати, экзамен-приключение может ждать и героя вполне реалистического повествования.
Гайдаровский рассказ «Дым в лесу» - не просто шпионский детектив, это типичная история «инициации» подростка, который ещё вчера был дворовым шалопаем, только и думающим о том, как бы улизнуть от уроков. Но всё меняется в тот момент, когда «я … сидел на крыше дровяного сарая и смотрел на запад, где за рекой Кальвой, как говорят, на сухих торфяных болотах, горел вспыхнувший позавчера лес». Потом будетстолкновение с силами зла,противоборство,поиск выхода из сложнейшей ситуации. Инициация. Потрясающи и описания чувств героя: «В чёрных провалах меж деревьями, под неровным, неверным светом луны, всё мне чудились то зелёные глаза волка, то мохнатая морда медведя. И казалось мне, что, прильнув к толстым стволам сосен, повсюду затаились чужие и злобные люди». Возвращаясь к исследованиям Владимира Проппа, добавлю, что тех, древних мальчиков испытывали страхом, одиночеством, темнотой, голодом – «общение» с лесом оказывалось по зубам отнюдь не для всех инициируемых. Даже в лёгком рассказике Николая Носова «Бенгальские огни» присутствуют элементы испытания, проверки на прочность. Сюжет традиционен – московские пионеры попадают в зимний лес: «Скоро стемнело совсем. На небе засверкала луна. Чёрные стволы деревьев стояли, как великаны, вокруг. За каждым деревом нам чудились волки. Мы остановились и боялись идти вперёд». Далее героям предстояло опробовать не только свою силу, но и свою дружбу. Итак, русский лес – это волшебство, это таинство,… это – испытание.
Как писал советский романист Леонид Леонов в своей программной вещи «Русский лес»: «В ту отдалённую пору и сложилось наше противоречивое отношение к лесу – смесь преувеличенной, под хмельком дружеской пирушки, нежности и унаследованной от предков-древлян …открытой вражды к нему». Отсюда пиитическое, боязливое, но вместе с тем панибратское, дружеское отношение к медведю - повелителю и хранителю. Медведь – мёд ведающий. Настоящее имя зверя – табуировано, хотя известно – бер (отсюда – берлога). Он – тотем, хозяин, символ засыпающей, временно «умирающей» на зиму матери-Природы. По весне оживает мир и выходит из берлоги страшный, добрый, непредсказуемый, великий Михайло Потапыч Топтыгин. Он - один из важнейших русских символов, недаром на Западе столь популярен мотив «мишек на Красной Площади». Примечательно, что французские карикатуристы времён Крымской войны чаще всего изображали Николая I в виде громадного коронованного медведя, стремящегося пожрать и потоптать хрупкую европейскую цивилизацию. Впрочем, Советский Союз тоже представал на карикатурах медведеобразным монстром в будёновке.
Вместе с тем, лес – кормилец, защитник, …источник жизни. Кроме того, это ещё и некая ментальная граница, отделяющая русский мир от враждебной азиатской «степи» и от тесных, плотно застроенных пространств европейского Запада. Чего больше всего пугаются иностранцы в России? Нет, не умереть от градуса водки под дулом автомата Калашникова. И не «загадочной русской души» с Достоевским по центру. И даже не мороза. А – безбрежного, как океан, бесконечного леса, который может никогда не кончиться. Тайга – это вообще за пределами их понимания. Именно этот страх заставляет европейского филистера видеть в русском лесе и в русском человеке порождение хаотических сил природы. Лесной дикарь, медведь, …партизан. «…В лесах врагам спасенья нет». Из русского леса чужаку нет выхода, он помогает, подчиняется только своим.
«Шумел сурово брянский лес,
Спускались синие туманы,
И сосны слышали окрест,
Как шли тропою партизаны».
Вспоминаем сказки! Чтобы уйти от погони, Иван-Царевич бросает наземь подаренный Бабой-Ягой гребень и тут же появляется, вырастает непроходимый лес, который нипочём не одолеть Кощееву войску. Лес = Русь. В нашей традиции есть ещё один лесной персонаж-тотем, который помогает главному герою. Это – волк. Занятно, что английская беллетристка Вирджиния Вульф в своём «Орландо» рисует русскую боярышню Сашу едва ли не девушкой-оборотнем: «Она… рассказала, как зимой в России слышала дальний волчий вой и, трижды тявкнув по-волчьи, продемонстрировала, как это звучит. <…> Шаг её лёгок, неуловим, не слышен даже и в этой тишине». Замечу, что написано всё это было в конце 1920-х годов, в ту пору, когда западный мир хорошо знал и Толстого, и Достоевского, и русский балет, и русский архитектурный авангард Лисицкого, Родченко, братьев Весниных. Но извечный, неистребимый страх перед «русским дикарём» и бесконечным лесом порождал именно такие «волчьи» образы.
Впрочем, настороженно-неприязненное отношение к русскому лесу может исходить не только от чужака, но и от своего, точнее – от местного. В этой связи интересен взгляд известного писателя и общественного деятеля Дмитрия Быкова. Итак, он пишет: «Почвенники вообще обожествляют природу (чем дичей — тем лучше) и втайне ненавидят культуру. Почвенничество по своей природе антикультурно, это его единственное содержание, поскольку ни родного языка, ни родной истории, ни даже этой самой природы казенные патриоты толком не знают. Но дикость, необразованность, самородность они обожают — и потому им так глубоко чужды идеи преобразования природы. <…> Утрата суверенитета, то есть самости, то есть дикости, нам грозит только в контакте с Западом; а Восток — это как раз наше, родное, пассионарное! Сразу в рожу, без рассуждений — это и есть пассионарий». Как мне кажется, Дмитрий Львович ошибается, смешивая Восток и лесные дикости – на пассионарном (с его точки зрения) Востоке могучих лесов как-то не наблюдается. Впрочем, природу и лес, как известно, обожествлял сам Жан-Жак Руссо, персонаж европейского Просвещения, которого было бы очень сложно назвать «русским почвенником» или ещё каким писателем-деревенщиком.
Интересный момент, связанный с …вопросами личной гигиены. Наверняка вам знакомы тексты, в которых русская чистоплотность противопоставляется европейской вшивости? Всё не так просто, как об этом пишут современные авторы, помешанные на «горячей пикантности» повествования и читабельной простоте выводов. Художественная ахинея про то, что Людовик XIV боялся воды, а католические обскуранты считали помывку – греховным деянием тут вообще ни при чём, да и Людовик воды не боялся, если честно. «При чём тут лес?», - спросите вы. При том, что лес – это дрова. Много леса – много дров, а стало быть, - горячая вода. Постоянная возможность топить баню. Что у нас там, в прекрасной Франции? Или в Британии? Королевские леса (которых мало) окружены всемерной защитой неумолимого закона. «Леса — это священные заповедники королей и источник их высочайшего наслаждения, они приезжают в леса охотиться, оставив на время свои заботы и набираясь свежих сил. Леса являются естественным отдохновением от двора, и здесь король может вдохнуть глоток чистой свободы. Поэтому проступки против леса подлежат наказанию по воле короля», - так говорилось в знаменитом средневековом трактате XII века «Диалог о Палате шахматной доски».
Таким образом, французский или, например, английский обыватель, которому королевские эдикты воспрещали вырубку королевских (или иных, защищённых нормативными актами) лесов, мог годами не мыться горячей водой. Собранного хвороста хватало, разве что, на разогрев пищи. Это было попросту очень дорогим удовольствием – нагреть себе воды для полноценного омовения. Отапливать каменным углём помещения научились несколько позже, посему даже в XVII столетии позволить себе ванну могли только очень богатые люди, к примеру, фаворитка всё того же Людовика-Солнце – мадам де Монтеспан. На содержание и – обогрев её купальни тратились немалые суммы из государственной казны. А на Руси каждый бедный пахарь (да-да, лапотник) еженедельно парился в бане. Что там писал Леонид Леонов: «Итак, лес кормил, одевал, грел нас, русских».
Поэтому неудивительно, что уже в конце XIX века общество с тревогой заговорило о вырубке лесов. Промышленная революция, хищническая позиция алчной буржуазии, принцип: «Главное – прибыль!» А там хоть трава не расти. В прямом смысле этого слова. Чеховский Астров прямо говорит об уничтожении природы: «Лесов всё меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее». И это, если учесть, что эра автомобилизма только-только начиналась, а про еду, напичканную химическими добавками, могли шутить исключительно фантасты.
Астров рассуждает и о культурной роли дикой, нетронутой природы: «Леса смягчают суровый климат. В странах, где мягкий климат, меньше тратится сил на борьбу с природой и потому там мягче и нежнее человек; там люди красивы, гибки, легко возбудимы, речь их изящна, движения грациозны. У них процветают науки и искусства, философия их не мрачна, отношения к женщине полны изящного благородства...».
На рубеже 1960-х – 1970-х годов в Советском Союзе возник феномен писателей-деревенщиков, почвенников, которые воспевали сельскую жизнь, противопоставляя её городской бессмысленной суете. Город – зло, деревня – благо, смысл, корни, исток. Лес даёт русскому человеку силу и понимание бытия. Василий Шукшин, Александр Проханов, Валентин Распутин. Эта позиция сделалась настолько популярной в среде советской интеллигенции, что даже у Бориса Васильева, которого было бы сложно отнести к деревенщикам, возникла пронзительная тема под названием «Не стреляйте в белых лебедей». «…Когда я вхожу в лес, я слышу Егорову жизнь. В хлопотливом лепете осинников, в сосновых вздохах, в тяжёлом взмахе еловых лап. И я ищу Егора».
Жизнь – это лес. Лес – это Русь. И так будет.
источник
Здесь приведена примерная продолжительность жизнеспособности ампутированных сегментов:
